 Число Человека
© Сергей Бережной, 2004
Первая книга Марины и Сергея Дяченко вышла ровно десять лет назад - в 1994 году.
Честно говоря, я в недоумении. Какие десять лет? Как это возможно? Ведь я прекрасно помню, как совсем недавно купил то самое киевское издание "Привратника" на книжном развальчике в Севастополе. Только что вышедшее. В черной суперобложке. Совсем недавно...
Тик-так, месяц-книга-год - и вот уже книги Дяченко не помещаются на одной полке. Когда ж они успели?
Мне повезло: эти десять лет я ухватил целиком. Но новому поколению читателей повезло еще больше: они не застали тех времен, когда Дяченко в литературе еще не было.
* * *
Это были странные времена.
Государственное книгоиздание в последнем десятилетии XX века издыхало - медленно и неохотно, до последнего держась за призрак былой монополии. Появившиеся в конце восьмидесятых первые издательские кооперативы или законопослушно влачили жалкое существование, или неприкрыто разбойничали. Рынок захватили выпускавшиеся стотысячными тиражами переводная фантастика и зарубежный детектив - компенсировался дефицит коммерческого чтива, от которого отечественного читателя долго и тщательно оберегали. Кроме того, платить иностранным авторам гонорары тогда было не принято. И, к слову, переводчикам тоже. Это было естественно и доходно.
Отечественным авторам выпустить в начале девяностых книгу было почти невозможно - только московский "Текст" и питерская "Terra Fantastica" до последнего пытались издавать книги российских фантастов, но и они опирались не на новичков. К читателю пробивались единицы - например, "Текст" издал первый сборник Виктора Пелевина. Неизданные рукописи (точнее, отпечатанные на пишущей машинке экземпляры - компьютеры были тогда почти недоступной роскошью, а интернет только готовился перейти из каменного века в бронзовый) накапливались в столах, причем их главным недостатком, с точки зрения издателей, было "неиностранное" имя автора. Именно в это время Святославу Логинову предлагали написать какой-нибудь роман под псевдонимом "Гарри Гаррисон". Именно в это время первая книга Елены Хаецкой вышла под псевдонимом "Медэлайн Симонс". Именно в это время Дмитрий Громов и Олег Ладыженский начали подписывать свои произведения псевдонимом "Генри Лайон Олди"...
Пожалуй, лишь Николаю Перумову удалось тогда создать себе по-настоящему громкое "коммерческое" имя - да и то во многом благодаря тому, что его "Кольцо Тьмы" вышло на волне грандиозной популярности первых изданий толкиновского "Властелина Колец".
К 1993 году книжный рынок был перенасыщен переводной фантастикой - и прошел через первый в истории новой России кризис перепроизводства. Тиражи книг тогда упали в двадцать-тридцать раз. Небольшие издательства закрылись или были поглощены более крупными, которые встали перед острейшей необходимостью компенсировать падение тиражей увеличением числа названий издаваемых книг.
Именно тогда (и именно поэтому) отечественная фантастика оказалась востребована издательствами. Сначала ею занялись более-менее крупные "периферийные" издательства - скажем, честь вывода на рынок первого собрания сочинений Василия Головачева принадлежит нижегородскому "Флоксу". Потом питерская "Азбука" и "Волкодав" Марии Семеновой создали мощную волну "славянского фэнтези" и закрепили присутствие книг российских авторов на рынке. А еще через пару лет даже самые крупные (и, соответственно, самые консервативные) московские издательские фирмы убедились в том, что у русскоязычной фантастики есть "платежеспособный читатель"...
В 1997 году барьер, отгораживающий российских фантастов от их читателей, был сломан окончательно: практически одновременно столичные "мейджоры", компании "АСТ" и "ЭКСМО" открыли несколько книжных серий отечественной фантастики - и, заодно, новую эпоху в ее истории.
* * *
Марина и Сергей Дяченко (как принято писать о них в газетах - "киевский семейный дуэт") оказались в этой истории одновременно и своими, и чужими.
С одной стороны, уже дебютный "Привратник" (1994), изданный в Киеве, прозвучал очень мощно и заслужил множество откликов - от восторженных до умеренно-критических, но в целом было понятно, что в фантастику пришли авторы яркие и, безусловно, интересные.
С другой стороны, издатели ждали от отечественных фантастов несколько другого: в идеале, максимально точного копирования манеры западных коммерческих боевиков. Считалось, что "наш читатель хочет именно этого". С точки зрения тогдашнего массового издателя, "наш читатель" был дебиловат и неспособен к вдумчивому чтению. Дяченко не слишком-то соответствовали столь высоким требованиям, что не могло не сказаться на издательской судьбе их книг.
В частности, выхода следующей книги им пришлось ждать около двух лет - авторский сборник "Ритуал" появился в 1996 году. Он был издан в Киеве в рамках "короткой" книжной серии, в которой вышли книги всего трех писателей; и содержали эти книги тексты, которые в те времена не были востребованы "мейджорами".
Сейчас эта "невостребованность" выглядит чуть ли не дурной шуткой, ибо авторами упомянутых книг, помимо Марины и Сергея Дяченко, были не кто иной, как Сергей Лукьяненко и Любовь и Евгений Лукины.
Соседство этих имен в итоге оказалось далеко не случайным совпадением - вспомним хотя бы то, что именно эти фантасты в последующие годы стали абсолютными лидерами по числу присужденных им читательских и профессиональных литературных премий.
Впрочем, даже войдя в столь престижный круг авторов, Дяченко еще не заслужили тогда пристального внимания издателей. Хотя дело и сдвинулось с мертвой точки - в течение 1997 года Дяченко удалось издать практически все, что было ими написано к этому моменту: питерская "Азбука" выпустила романы "Скрут", "Ведьмин век" и "Пещера", а московское "АСТ" - "Шрам" и "Преемник", второй и третий романы начатого "Привратником" цикла "Скитальцы".
Это был критический момент: решался вопрос, "поймают" ли Дяченко столь желательный для издателей быстрый коммерческий успех. Пять книг автора, выпущенные на рынок в течение года, позволяют совершенно точно это выяснить. Скорость и динамика продаж, допечатки, пресса - пяти минут работы маркетолога достаточно для того, чтобы определить рыночную судьбу писателя.
Пресса была хороша. Все остальное - мягко говоря, не очень. Потому издатели перевели Дяченко в условную категорию авторов, которых, в принципе, можно издавать, но на которых не предполагается делать серьезную ставку. Ни "Азбука", ни "АСТ" не стали "привязывать" их к себе. Дяченко вольны были предлагать свои новые книги кому угодно, однако большого пространства для маневра у них, по сути, не было. "Азбука" заметно уступала в конкурентной борьбе с московскими издательствами на рынке фантастики и, мало-помалу, сворачивала это направление; "ЭКСМО" традиционно делало ставку на энергичную сюжетную фантастику. Поэтому следующие две книги Дяченко - сборник "Корни Камня" и роман "Казнь" - снова вышли в "АСТ".
Но, как вскоре выяснилось, круг возможностей, хотя и был невелик, не был и замкнут. Собственные серии отечественной фантастики решили запустить издательства "Олма-Пресс" и "Северо-Запад". Последний выпустил "Авантюриста" - четвертый роман цикла "Скитальцы", - а также переиздал предыдущие три романа цикла. "Олма-Пресс", помимо ряда переизданий, подарило читателям роман "Армагед-дом" и сборник "Последний Дон Кихот".
В 1999 году двумя изданиями вышел роман "Рубеж", написанный Дяченко в соавторстве с Г.Л.Олди и Андреем Валентиновым. Книга получилась пророческой в двух смыслах: во-первых, она стала воплощением тесного сотрудничества Дяченко со знаменитой "харьковской триадой"; во-вторых, "Рубеж" стал первой книгой Марины и Сергея, выпущенной в "ЭКСМО".
Именно "ЭКСМО" стало издательством, которое в 2001 году остановило полубеспризорное кружение Дяченко на разболтанных издательских каруселях. Именно в "ЭКСМО" обнаружилась правильно раскрученная книжная серия, рассчитанная именно на того читателя, для которого книги Дяченко давно уже стали не только желанным, но и необходимым чтением. В серии "Нить времен" впервые появились романы "Магам можно все", "Долина Совести", "Пандем", сборник "Эмма и Сфинкс"...
...В эти десять лет влились четырнадцать романов и четыре десятка рассказов и повестей.
Здесь позвольте подвести черту, закончить разговор о вещах формальных и исчисляемых - и перейти к главному: тому, что не может быть определено никакой цифрой.
Тайна творчества.
Загадка таланта.
Магия.
* * *
Российская фантастика тонет в болоте банальности. Банальность востребована издателями. Банальность культивируется.
Индустрия массовой культуры, как и любая другая индустрия, нацелена на тиражирование успеха. Это означает, что роман, заслуживший популярность у публики, будет затем безжалостно клонирован; его изначально оригинальные приемы изотрутся от многократного употребления; его живые герои будут убиты безмозглым эпигонством; музыка его текста утонет в бессмысленном шуме - скорее сером, нежели белом. Суровый Волкодав превратится в унылую тень Конана. Остап Бендер бесповоротно переквалифицируется в управдомы...
Но для того, чтобы достижения можно было повторить, нужно, чтобы эти достижения были. Нужны авторы, способные на оригинальность - злейшие враги банальностей, штампов и недальновидных издателей.
Я уверен, что когда литературоведы будущего составят списки таких авторов, работавших в конца XX - начале XXI века, Марина и Сергей Дяченко займут в их работах достойное место.
До сих пор эти писатели счастливо избегали самоповторов, и уж тем более ничего не повторяли вслед за другими. Банальность - это не про них и не про написанные ими книги.
Более того: то, что удается им, не в состоянии повторить никто другой.
На это можно возразить, что никто и не пытается - о да, конечно! Для того, чтобы попытаться повторить Дяченко, нужно быть или равным им по таланту, или самоуверенным идиотом. Однако у самоуверенного идиота ничего похожего на их прозу не получится просто по определению; а писателям, равным по таланту Дяченко, нет нужды пытаться их копировать...
Так или иначе, среди тщательно отстоянного цинизма и хрустящего денежной бумагой энтузиазма множества прочих авторов, творчество Марины и Сергея Дяченко остается явлением уникальным и вопиюще нерядовым.
Уникальным - но не одиноким. Уместная оговорка, потому что Дяченко, при всей их оригинальности и литературном мастерстве, не высятся единственным пиком посреди убогих равнин, вымощенных литературной посредственностью. Только в фантастике (отодвинем "мэйнстрим" на обочину, раз уж ему так хочется от фантастики дистанцироваться) существует достаточно авторов, равных им по таланту, но ничуть не похожих по художественной манере - Андрей Лазарчук, Вячеслав Рыбаков, Святослав Логинов, которые пришли в литературу гораздо раньше, чем Дяченко; их литературные "ровесники" Г.Л.Олди, Александр Громов, Сергей Лукьяненко... Одни выше - другие глубже, одни острее - другие мягче, но все они создают друг для друга удивительную атмосферу неодиночества.
Это чертовски важная штука - иметь возможность сопоставить свой роман с тем, что сделали другие. Вдохновиться их удачами. Увидеть причины неудач. И все время помнить, что и твои собственные книги, все их достоинства и недостатки - точно так же на виду.
Марина и Сергей Дяченко практически с самого начала оказались в этой среде своими, были приняты наравне с признанными мэтрами. Что означало, во-первых, постоянное повышенное внимание к их творчеству, а во-вторых - такие же повышенные требования.
Потому что никакие вчерашние заслуги не могут спасти от завтрашнего провала. Только - честная и упорная работа. Только - не лгать себе и читателям. Только - отказаться от заведомо простых путей.
Это удается далеко не всем.
Дяченко - удалось.
* * *
И опять - к началу.
Все началось с "Привратника" - удивительно красивой сказочной истории о Руале Ильмарранене, маге, в наказание за проступок лишенном магической силы. Представьте себе беспредельно талантливого человека, который вдруг становится... никем. Бессилие. Боль. Обида...
И вдруг ему предоставляется возможность отомстить. И не только обидчику, но - всем магам, которые его вышвырнули из своего круга, и даже более того - всему миру, который был с ним так жесток. И до самого финала остается нерешенным для него вопрос: что выбрать - месть или прощение?
Уже в первом своем романе Дяченко мастерски вовлекли читателя в лабиринты изящных этических головоломок. Кажется, что выбор Руала предопределен... Но так ли это? Может быть, тот выбор, который выглядит естественным для читателя, вовсе не так уж естественен для героя? Может быть, финал потому и выглядит "предопределенным", что читатель уже свой выбор сделал - и теперь ждет, что герой непременно поступит в соответствии с его выбором, а не со своим?
Тема была продолжена в романе "Шрам" - продолжена мощно и неожиданно. Теперь уже Руал Ильмарранен становится судьей и палачом для обаятельнейшего бретера Эгерта Солля, который убил на дуэли юношу, совершенно не умевшего владеть шпагой. Эгерт проклят трусостью. Он, прежде никогда и ничего не боявшийся, теперь не в силах поднять не то что шпагу - взгляд. Непреодолимый и постоянный ужас делает его подлецом... И кажется, что ни стыд, ни любовь, ни ярость, ни память о потерянной доблести уже не могут его спасти. И даже для самоубийства нужно мужество, которого у него уже больше не будет. Никогда.
Это была Бездна. Водоворот отчаяния, из которого невозможно вынырнуть.
На этот раз Дяченко поставили перед читателем еще более трудную задачу: допустим, вы умеете делать выбор между правым и левым, между "да" и "нет", между светом и тьмой. Но что вы выберете, если выбора больше не существует? Если вас лишили права выбирать за себя?
Чем бы ни закончилась история Эгерта Солля, никакой финал не позволяет читателю уклониться от этого вопроса.
И это было только вступление...
* * *
Фэнтези часто воспринимается как литература торжествующего эскапизма.
Фэнтези переносит действие в абстрактные миры, сознательно оторванные от нашей реальности. И даже если фэнтезийный мир внешне случайно похож на наш, то уж нутро у него точно "не наше": никакой физики, одна только магия...
Фэнтези отвергают из-за его иррациональности. Фэнтези - это бессмысленная игра мифологическими образами. Литературный атавизм. Недоразвитая научная фантастика. Масскультный отросток, паразитирующий на медиевизации массового сознания.
Да.
Как приятно искать (или придумывать) тезисы, с которыми нет никакого смысла спорить.
Каждое из приведенных выше утверждений можно подкрепить десятком примеров.
И каждое из них можно опровергнуть десятком других примеров.
Ничья? Впрочем, для опровержения общего утверждения достаточно привести лишь один конкретный пример. Который, впрочем, хотя и опровергнет то, что полагается опровергнуть, но сам по себе тоже ничего не докажет...
Попробуем пойти другим путем. Возможно, чуть более конструктивным.
Квинтэссенция искусственного фэнтезийного мира в нашей литературе - мир романа Святослава Логинова "Многорукий бог далайна". Далайн - прямоугольная коробка, оконтуренная непреодолимой стеной, сотворенная "на пари" и продолжающая существовать только ради любопытства ее Создателя. Идеальный пример для того, чтобы продемонстрировать оторванность фэнтези от действительности. Остальные миры фэнтези при желании можно свести к тому же самому далайну.
Но не удивительно ли, что персонажи "Многорукого бога далайна" не становятся менее живыми от того, что обитают в искусственно созданном мирке? События их "коробочной" жизни трогают, они понятны, они вызывают сопереживание. Это жизнь - полноценная и узнаваемая.
Как бы скупо ни был описан далайн (или, напротив, как бы ни был он подробен и ярок), он остается лишь условной декорацией, на фоне которой разворачивается спектакль - комедия, трагедия, драма...
Писатель по-прежнему волен придумать все, кроме психологии. Именно психологическая достоверность, узнаваемость, актуальность персонажа остается тем мостом, по которому мы легко и почти незаметно для себя перебегаем в очередной далайн.
Но не следует ли отсюда, что авторы и читатели фэнтези, хотят они того или нет, главное ударение ставят именно на психологической достоверности персонажей - пусть даже действующих в нереальных, иррациональных, метафорических обстоятельствах? Собственно, у них просто не остается другого выхода: стоит автору увести своих героев за грань допустимой психологической условности, как произведение неизбежно рухнет.
И в этом случае будет уж совсем все равно, ходил несостоявшийся персонаж вдоль стенки абстрактного далайна - или, например, ездил на такси по совершенно реальному Невскому проспекту...
* * *
Впрочем, творчеству Дяченко не чужды и Невские проспекты, а миры посоха и шпаги - не единственные декорации их романов.
В обычных внешне городах живут герои романов "Ведьмин век" и "Пещера". Они смотрят телевизоры, читают газеты, разогревают ужин в микроволновках и переписываются друг с другом через интернет.
Но при этом их миры по-прежнему дышат магией.
Современная инквизиция жестко и без излишних формальностей отстреливает современных же ведьм. Новая ступень эволюции? Прекрасно, мы не возражаем, но есть еще такое понятие, как конкурентоспособность человечества как вида. А инквизиция - защитный механизм человечества. Понятно? Встаньте к стенке, пожалуйста. Отвернитесь. Пли.
И все идет разумно и рационально - ровно до тех пор, пока инквизитор Клавдий Старж не увидит в очередной ведьме человека. И тогда вдруг непредсказуемо сбойнет сердечный ритм, подведут рефлексы, вырвется из-под контроля человека эволюционная волна...
И лично тебе придется выбирать, каким способом суждено погибнуть человечеству.
И только если ты ошибешься в выборе, оно действительно погибнет.
Потому что так должно быть - в этом мире, который не терпит холодного расчета, обязательно находится последний аргумент в пользу человечности. Потому что этот мир не объективен. Он не на стороне людей, он не на стороне ведьм - он на стороне чего-то странного, никому не выгодного, всем мешающего, неэффективного, невычисляемого и неконкретного...
На стороне доброты. Тепла. Любви.
И еще - где-то у этого мира есть весы, которые чувствуют, когда они должны сломаться и отменить привычное равновесие.
Допустим, найден способ перебросить человеческую агрессивность на оборотную сторону реальности.
В дневном мире все благостны и милы. Ни драк, ни грабежей, ни насилия. Но зато за гранью сна - Пещера, в которой каждый становится или хищником, или жертвой. Тут уж как повезет... И если не повезет, то умирать придется по-настоящему. Хотя и во сне. Но проснуться уже не придется...
И мир плавно и равномерно перетекает из одного сна в другой: из безоблачной идиллии - в кровавый кошмар.
До тех пор, пока те самые весы не решат, что сложившемуся равновесию не хватает тепла, доброты и любви.
И лично тебе, служителю равновесия Тритану Тодину, придется протянуть руку - и сломать свой мир. Потому что только так его можно будет спасти...
* * *
Пожалуй, стоит поддаться соблазну и устроить небольшую идеологическую провокацию.
В конце 1990-х появились публикации, авторы которых препарировали романы Дяченко на предмет выявления "цельности" описанных в них миров. Цельность никак не выявлялась. Одно авторское допущение упорно вступало в противоречие с другим, и оба эти допущения благополучно не оказывали никакого влияния на развитие сюжета. Рациональная логика громко страдала. Авторы работ из-за этого чувствовали себя очень неуютно и обвиняли Дяченко в небрежном обращении с собственными мирами.
Читая эти работы, я с удивлением ловил себя на том, что, с одной стороны, опровергнуть предъявленные Дяченко обвинения не представляется возможным, а с другой - что авторы публикаций ошибаются в какой-то очень фундаментальной посылке.
Пожалуй, я теперь знаю - в какой.
Образованные современники Ньютона были бы крайне возмущены, если бы кто-нибудь взялся в их присутствии описывать релятивистские эффекты, возникающие при движении тел на субсветовых скоростях. Описания были бы признаны вопиюще безграмотными, лишенными даже малейшего правдоподобия.
Дело в границах применимости. Как механика Ньютона не работает на скоростях, близких к световым, так и рационалистическая логика пасует перед мирами, которые создали Дяченко. Они "работают" на других законах.
Каких?
Этот вопрос ненавязчиво подводит нас к еще одному важному свойству фэнтезийных миров: они фундаментально этичны. Вместо законов физики ими управляют законы этики. Именно в этом причина традиционного для фэнтези жесткого противопоставления Добра и Зла, Света и Тьмы - не как характеристик каких-то сил, действующих в романах, а как основных категорий, которые находят в этих силах воплощение. Для миров фэнтези эти категории выполняют примерно ту же самую роль, которая в реальном мире отведена закону всемирного тяготения: мы находимся между "верхом" и "низом", герои романов - между Добром и Злом. Именно таков их космос, именно так они определяют в нем свое место.
"Ведьмин век" и "Пещера" прекрасно вписываются в такую картину мира, хотя антураж этих романов ничуть не напоминает традиционные фэнтези "меча и колдовства". Урбанистический антураж, вполне современные интонации - но вопрос определения своего места между Добром и Злом по-прежнему остается для героев (а вместе с ними и для читателей) главным, даже если они думают об этом в совершенно других категориях. И если проверять логику существования описанных миров с учетом их фундаментальной этичности, то акценты разительно смещаются.
Во-первых, выясняется, что миры эти существуют только "вблизи" от основных персонажей. Именно их жизнь является средоточием искомой логики и создает этические предпосылки для существования мира. То, что происходит вдали от них, на глазах теряет цвет и распадается в ничто. Поэтому бессмысленно задаваться вопросами о том, как может "на самом деле" существовать описанный в романе мир - "на самом деле" он и не существует...
Во-вторых, логика и этика в романах как будто обмениваются приоритетами. Если, например, в реалистическом романе этичность поступка соизмеряется с ситуацией, в которой находится герой (ведь бывают в жизни ситуации, когда и убийство этически оправдано), то в романе-фэнтези все наоборот: и ситуация, и поступок соизмеряются с этическими императивами и регулируются ими. И тогда даже самые вопиющие нарушения ситуационной логики (вспомним хотя бы финал "Ведьминого века") получают жесткие нравственные обоснования...
У этой "этической магии" есть еще одно возможное объяснение: авторская позиция. Или, если угодно, авторский произвол. Однако такой подход ничего принципиально не меняет: этика авторов - это ведь и есть этика описанного ими мира...
Они - его создатели.
И именно они определяют законы, по которым этот мир живет.
И погибает.
* * *
Конец любого романа - это маленький Апокалипсис для героев, читателя и автора. Когда книга закрыта, мир ее перестает существовать.
Впрочем, книгу можно открыть снова.
Но не стоить забывать, что новое прочтение никогда не будет таким же, как предыдущее. За то время, пока вы читали книгу, изменились вы - и изменился мир. Если вы читали роман впервые, то изменения количественны: в вашем мире появился новый текст. Если же вы его перечитывали, то изменения качественны: вы с книгой стали лучше понимать друг друга...
В романе Дяченко "Армагед-Дом" Лидия Сотова раз за разом перечитывает свой мир, каждые двадцать лет закрывая его последнюю страницу. Апокалипсисы прокатываются по ее вселенной, словно приливные волны, сметая города и судьбы. Раз в двадцать лет - начинать все с начала.
Но точных повторений не бывает никогда. Прошлое не возвращается. С каждым Апокалипсисом Лидия становится на двадцать лет старше, не уставая искать причины налетающих на ее мир катастроф.
И каждый раз, закрывая последнюю страницу своего мира, она становится ближе к разгадке.
Авторы "Армагед-Дома" сыграли с читателем практически "в открытую" - и подстроили для него ловушку. До тех пор, пока Лидия пытается вытащить смысл происходящего из-под обломков очередной катастрофы, она терпит поражение.
Победа приходит только тогда, когда она начинает искать смысл происходящего в себе самой.
Читатель, привыкший серьезно относиться к фантастическим мирам, почти автоматически принимает логику мира романа и пытается найти разгадку быстрее героини. И тут он попадает в ловушку: в логике мира разгадки нет.
Зато она есть в этике. Мир "Армагед-Дома" - это порочный круг, из которого должна вырваться именно она - Лидия Сотова. Вырваться - и, если удастся, вывести читателя...
Само собой, "если удастся" зависит прежде всего от читателя. Главное - сможет ли он осознать, что Лидии Сотовой, в общем-то, тоже нет. Или (и это почти то же самое) что Лидия Сотова - это он сам...
И тогда - добро пожаловать на выход.
"- Ну, вот, Андрей, - произнес с некоторой торжественностью голос Наставника. - Первый круг вами пройден"...
У Стругацких в "Граде обреченном" тоже не было никого, кроме Андрея Воронина, который в течение многих лет искал себя в джунглях собственных печальных заблуждений.
* * *
Читая книгу, вы разговариваете с ее автором. В нашем случае - с авторами. Книга - это всегда их отражение. Зеркало, в котором читатель видит их - и одновременно видит себя.
Миры романов Дяченко - это отражение их создателей, которые не могут допустить и мысли, что наша Вселенная - это холодная бездушная пустота, запорошенная безмолвной пылью материи.
Когда-то я уже писал об этом - по странному стечению обстоятельств, задолго до того, как у Марины и Сергея Дяченко вышел роман на ту же самую тему. Чем не повод вернуться к теме?
* * *
Человек так привык видеть в окружающем мире отражение самого себя, что равнодушие Универсума им, как правило, не осознается - а если вдруг и осознается, то воспринимается как ужасное откровение. Говард Филлипс Лавкрафт, который когда-то ощутил холод окружающей его Пустоты и влил этот холод в свои рассказы, стал одним из литературных пророков двадцатого столетия.
Человек не в силах выносить соседство с Пустотой, а потому он населяет ее порождениями собственного духа. Пусть Бог непостижим и недоступен, - но если Он есть, то вне человека не пуст и не холоден. Пусть Дьявол враждебен человеку, - но если у человека есть такой враг, значит, и сам человек не так уж безразличен для мироздания...
Этизируя Вселенную, человек создает среду, которая необходима ему для выживания. Мир, лишенный духовного начала, страшит его.
А иногда - убивает.
Вот могила Тиррея Давенанта, героя гриновской "Дороги в никуда", умершего от того, что накатило на него бездушие мира. Мира, который он сам населил благородством и мужеством, верностью и любовью - и который ответил ему черной неблагодарностью. Нет - безразличием. Это страшнее...
"Герой, я не люблю тебя".
Наделяя мир собственной духовностью, человек идет путями сложного и запутанного самообмана. Он создает мир зыбких отражений своего "я", мир, в котором можно обидеться на камень, попавший под ногу, бороться с недоступной вершиной, восхищаться величественным закатом.
Разве можно, глядя на закат, поверить, что природа сама по себе лишена чувства прекрасного?
Но временами пляска отражений вдруг прекращается - и тогда человек изумленно замечает, что он обманут. Внешне мир остается таким же, как и прежде, - но человек в нем больше не отражается. Закаты по-прежнему неповторимы, но они не менее красивы и тогда, когда ими никто не любуется. Мир равнодушен.
"Прекрасный нечестный мир" - горько написал Вячеслав Рыбаков, который острее многих чувствует холодное бездушие Универсума и никак не может с этим холодом смириться. Его герои задыхаются в казематах Пустоты, пытаются наделить ее своей совестью и своей болью, придумывают себе личных богов, создают биоспектралистику, находят объяснения - но в глубине души ощущают, что все это только протезы.
Просто мир таков, каков он есть...
Длинная стеклянная указка рисует печальную петлю на плакате с выпотрошенной мертвой Вселенной.
Все мы не раз и не два выслушивали подобные лекции. Некоторые даже наглухо зазубрили их, и теперь раз за разом воспроизводят в своих творениях. И в каждом их романе блистают холодными плоскостями рациональные и бесчеловечные, но по-своему прекрасные миры, в которых вечно мерзнут такие понятные и близкие нам герои.
Может ли быть иначе?
* * *
Этот вопрос прозвучал целых пять лет назад.
А в прошлом году у Марины и Сергея Дяченко вышел роман "Пандем" - роман о том, как человечество нежданно-негаданно обзавелось добрым и заботливым богом-хранителем, который тщательно и продуманно занялся благоустройством нашей цивилизации.
Пандем освободил человека от риска погибнуть по глупости, по случайности или по чьему-то умыслу. Голодные были накормлены. Каждый получил возможность жить так, как считал нужным. Никто не был ограничен в своей свободе - до тех пор, пока его свобода не препятствовала свободе других...
Это была та самая этическая Вселенная, которая прежде стояла за кулисами большинства романов Дяченко, а в "Пандеме" вышла на первый план. Открыто стала главным героем.
И герой этот главного испытания не выдержал.
Пандем поразительно честно отвечал на все трудные и невозможные вопросы, которые были ему заданы. Он стал воплощением императивной этики. Он дал людям возможность построить самую настоящую Утопию.
И - полный провал. Трагический и закономерный... Еще один грандиозный забег ко всеобщему счастью завершился массовым финишем.
Для человека принципиально бесполезно все, что исходит не от человека. А Пандем был больше, чем человеком, то есть - человеком не был.
По-настоящему великие мечты не должны сбываться.
Иначе, какие же они после это великие?..
* * *
Я упомянул не все их романы - даже не все самые любимые. О некоторых я до сих пор боюсь писать - как будто между строк затаилась какая-то неприятная для меня истина, которую я не хочу тревожить.
Наверное, я просто не готов говорить о "Долине Совести", о "Рубеже", о "Варане"...
Оставлю на потом. А пока -
О чем пишут Марина и Сергей Дяченко? Каждый, я убежден, прочитает в их книгах что-то свое. Мне лично представляется, что они ищут... Бога? Истину? Красоту?
Невозможно предугадать, куда поведет их талант в следующей книге. Как будто они наугад кидают игральный кубик с бесконечным числом граней и ждут. Однажды на кубике выпадет то, что можно будет прочитать как Ключ.
Их было уже много, таких попыток. И каждый раз число, выпавшее на их кубике, оказывалось Числом Человека.
Может быть, в мире и нет иных Ключей, кроме нас?
 Материал был опубликован в качестве послесловия к сборнику прозы Марины и Сергея Дяченко "Варан" ("ЭКСМО", 2004).
Другие материалы о книгах Марины и Сергея Дяченко:
|
