р
е
к
л
а
м
а

О Высоцком

Иногда удается поймать поворотный момент в жизни. Настоящий, без дураков. Не потом осознать, когда годы прошли - "вот, значит, какой момент был поворотным!", - а сразу, мгновенно, пока он еще не в прошлом. Поразительные ощущения.

Я не знаю, какое тогда было число, какой день недели, тот момент ассоциируется у меня не с отметкой на календаре. Но было лето. Это точно. Начало 1980-х. Севастополь, портпункт Голландия, офицерский городок Севастопольского Высшего Военно-морского училища.

Единственный виниловый "гигант" Высоцкого был уже заслушан и запилен, как и пять его же "миньонов", но по-настоящему я услышал его песни с бобинного магнитофона дяди Гены. Нарезка из концетрных записей - лирика, юмор, война, "блатняк", монолог между песнями. С гитарой. Без оркестровки.

- Это кто? - спросил я.

- Как это - "кто"? Высоцкий. Ты ж его пластинки слушал.

- Это тоже он?

Чтобы поверить, пришлось приложить некоторое усилие. "Официально" аранжированный Высоцкий был другим, и, поскольку я прежде слышал его только на пластинках, мне пришлось убеждать наивного себя, что человек, спевший "На братских могилах не ставят крестов", написал также и "Мне ребята сказали про такую наколку...", или, еще круче, "Письмо с Канатчиковой дачи".

Убедил, впрочем, довольно скоро: образы "пластиночный" и "магнитофонный" слились, ничего при слиянии не утратив, но перемножившись и даже возведясь в степень. Появился Образ.

В Высоцком было то, чего в детстве мне страшно не хватало - настоящий мужской авторитет. С папой я виделся раз в год, дедушка твердость характера если и проявлял, то в каких-то непонятных и неблизких мне областях (и отказывался рассказывать о своей службе - а что рассказывать, с 1937-го по 1960-й шифровальщиком по штабам военных округов, одна военная тайна кругом), дядя Гена - отличный мужик, но в семье не по-офицерски мягок, а про дрессировку им курсантов СВВМИУ я только слышал краем уха.

Высоцкий этот вакуум авторитета решительно и совершенно ликвидировал, при этом у меня никогда не возникало повода пробовать его авторитет на прочность. Что бы о В.С.В. потом ни говорили, я вспоминал, что у него в песнях об этом было. Он мне уже сам об этом говорил.

В 1984 году, закончив школу, я съездил в Москву и постоял возле его могилы.

Постепенно я собрал все его записи, до которых мог дотянуться (коллекционировали их тогда страстно, обменивались, хвастались уникальными концертами, каталогизировали, сверяли варианты), а на пике увлечения достал переплетенную в серо-зеленый ледерин распечатку из нескольких сотен текстов его песен и стихов (впрочем, не только его - позже я там опознал и Галича, и Анчарова), безмерную драгоценность, выведенную одними заглавными буквами с "изотовской" ленточки на гигантское грохочущее АЦПУ каким-то добрым лабораторным ангелом в ночную смену. В этой распечатке я жил очень долго, вплоть до появления первых доступных изданий.

Но это была уже логика развития характера, а первичный толчок этому развитию дала та самая бобина (с другой стороны там был, кстати, Жванецкий), и я тогда же понял: случилось что-то чертовски важное. Чем я мог это понять тогда, безмозглый до прозрачности хорошист? Чем? Не знаю. Но когда в десятом классе я впервые в жизни возразил директору школы, да еще и при всем классе, это, я знаю, было только от Высоцкого, больше никто меня этому научить не мог. Когда я, щенок восторженный, начал писать стихи и бренчать на гитаре - это было в основном от Высоцкого, и подражал я большей частью ему. Когда начал осознанно вычищать из себя советский романтизьм, перестал принимать на веру "авторитетные мнения", стал учиться думать и действовать самостоятельно - это было уже от меня, но Высоцкий, конечно, помогал.

Потом перестал, потому что чему-то, всё-таки, я у него научился. Надеюсь.

Магнитофонные записи и распечатка остались в Севастополе, когда я с семьей пребрался в Питер.

Прошло чёрт знает сколько лет. Вчера я после долгого перерыва поставил в проигрыватель диск с его песнями.

Ничего не ушло. Всё со мной.

Написано 26 января 2006 года.