р
е
к
л
а
м
а

ДУНЬКА

Откуда у генерала Безобразова появилась Дунька, не знал никто. Скорее всего, не знал даже он сам. Тем более не знали этого в Ставке. Ставка, строго говоря, и вовсе не знала о Дуньке, а не то что откуда она такая взялась. Ставке было достаточно того, что Владимир Михайлович Безобразов командовал своим корпусом превосходно.

Тем не менее, уже в четырнадцатом году Дунька у генерала определённо была. В Галицийской операции она сыграла важную роль, и победе под Тарнавкой генерал был во многом обязан ей. В критический момент, когда стратегические весы принялись истерически качаться, кланяясь то в сторону австрияков, то в нашу, генерал решительно приказал наступление, упирая на то, что "теперь, когда у нас есть Дунька", опасаться за исход кампании более незачем. Никто из офицеров его штаба данными по Дуньке не раполагал, но Безобразову, знаменитому кавалеристу и участнику войны с турками, в штабе доверяли безоговорочно - к тому же, далеко не все подробности можно говорить даже в узком штабном кругу. Война всё-таки, господа...

Генеральский рассчёт на Дуньку оказался верным, хотя ни штабники, ни окопники так и не поняли, в чём же была её роль. Генерал, между тем, пребывал в большом воодушевлении и частенько поминал Дуньку добрым словом, не вдаваясь, в то же время, в подробности. Получая из рук Николая в награду за тарнавское наступление Георгиевское оружие, Владимир Михайлович в кратком благодарственном слове не обошёл и Дуньку, но Государь сделал вид, что не обратил на это внимания. Безобразов, однако, догадался, что тем самым Государь дал ему понять: дескать, поминать о Дуньке всуе не годится.

И в самом деле, ни одна депеша, открытая или шифрованная, ничего о Дуньке не сообщала. Безобразов тоже старался всячески поддерживать секретность, но временами его прорывало и, обмолвками или впрямую, он нахваливал Дуньку и её великую роль в нынешней кампании.

Вообще-то, военные обычно не любопытны, но попадаются иногда среди офицеров и такие, что сочетают примерное простодушие с привычкой лезть не в свои дела. Одного из таких, капитана Арсения Николаевича Борцова, как раз и перевели в штаб безобразовского корпуса в начале 1915 года. Услышав однажды краем уха, как ласково и уважительно генерал поминает Дуньку, Борцов принялся без всякой задней мысли наводить справки и вдруг натолкнулся на стену глубочайшей тайны, что окружала эту тему. С ним, штабным офицером, отказывались говорить о Дуньке и старшие по званию, и младшие. Некоторые сослуживцы сразу и прямо сообщали ему, что не знают об этом ничего, и не верить им Борцов не мог. Другие же отделывались недомолвками и полунамёками, напускали туману, так что было видно, что они также мало что знают, но признаться в том не хотят.

Несмотря на природное любопытство, дисциплинированный Борцов в конце концов всё-таки списал бы тему в глубоко секретные, если бы на совещании в конце мая Безобразов не приказал именно ему выяснить у Дуньки её готовность к планировавшемуся наступлению. По тону генерала было понятно: Владимир Михайлович и мысли не допускает, что офицер его штаба мог ничего о Дуньке не знать.

Борцову пришла мысль испросить у Безобразова письменного приказа, из которого можно было понять хотя бы какие-то детали и подробности, но, подумав, от идеи сей капитан отказался. Вместо этого Борцов просто отправился к связникам и, сославшись на приказ командующего корпусом, потребовал немедленно соединить его с Дунькой. Отправили вестового, который вернулся три четверти часа спустя с какой-то местной бабой, которая и выглядела дурой, и других стратегических преимуществ не имела.

Борцов с ужасом понял, что приказ генерала ему не выполнить без какого-никакого, хотя бы самого расповерхностного, разъяснения Дуньки. Для получения такого разъяснения он, собравшись с духом, отправился к полковнику Зиновьеву, сыну бывшего столичного губернатора и человеку всяко информированному более чем. Ранее обращаться к столь высокому начальству с вопросами о Дуньке капитан, естественно, не решался, но теперь иного выхода он не видел.

Изложив полковнику всю неразрешимую сложность ситуации, в которой оказался, Борцов испросил совета и таковой получил.

По словам полковника Зиновьева, кодовым именем "Дунька" обозначался полностью автономный стратегический резерв Ставки, столь секретный, что связь с ним осуществлялась без всякого видимого участия офицеров штаба корпуса. Вернее, Дунька получала приказ сама собой, каким образом - никто не знал. Никто не знал также, каким образом информацию от Дуньки получал Безобразов - но каким-то образом всё-таки получал, так как был всегда совершенно уверен в той роли, которую оный стратегический резерв должен был сыграть в ближайшей перспективе. А если учесть, что генерал регулярно удостаивался Высочайших аудиенций, на которых обсуждал с Государем всяческие вопросы военного времени, его информированность и вовсе не выглядела удивительной.

Из сказанного следовало, что приказ "выяснить готовность Дуньки" адресовался не Борцову вовсе, а неведомому связнику Дуньки при штабе корпуса. Пояснив это, полковник Зиновьев уже совершенно официально приказал капитану не предпринимать более попыток связаться с Дунькой. Этот приказ он готов был при необходимости оформить письменно. Кроме того, полковник в качестве личного одолжения попросил капитана оставить тему Дуньки в покое. Навсегда. "Поверьте на слово, Арсений Николаевич, так будет лучше и для вас, и для победы".

Дальнейшие события полностью подтвердили правоту полковника. В июле корпус Безобразова нанёс пруссакам тяжелейшее поражение в ходе Красносоставского сражения. Генерал снова поставил на Дуньку - и снова не ошибся. На этот раз он был настолько неосторожен, что открыто помянул о Дуньке прямо на позициях, перед атакой воодушевив солдатиков словами "Вперёд, братцы! Дунька с нами, с нею победим!". Братцы рявкнули "уррраа!", лавой пошли на немца и победили.

Успех Дуньки и Безобразова, однако, оказался на этот раз не востребован - сразу вслед за рапортом об успехе последовал приказ Ставки отвести корпус для перегруппировки. Генерал пытался протестовать, требуя продолжения наступления для закрепления полученного при поддержке Дуньки стратегического преимущества, но на этот раз услышан не был. Через некоторое время он был отлучён от корпуса и переведён в командующие Особой гвардейской армией.

Тайна Дуньки так и не была замечена, и тем более не была разгадана, вплоть до смерти Безобразова. Владимир Михайлович умер в Ницце в 1932 году. Журналист "Русского слова" Арсений Борцов, бывший полковник армии Южной России, пристуствовал на его похоронах и оказался среди тех, кому доверен был разбор генеральского архива. Там-то и обнаружились вновь следы Дуньки.

Но - только следы. Упомнания о ней в записках Безобразова, относящихся к самому разному времени, были расплывчаты и почти не давали ключей к разгадке. Впервые Дунька появилась в виде заглавной литеры "Д." в беглых служебных заметках генерала незадолго до плачевного выстрела в Сараево. Из заметок создавалось впечатление, что о существовании этой самой "Д." Безобразов узнал не лично от Государя, как предполагал когда-то полковник Зиновьев, а в ходе одного из совещаний в Генеральном Штабе. Мелькнули тенью в позднейших записях рассуждения о каких-то чертежах, не то случайно генералом замеченных, не то нарочно ему показанных, и разговор с Янушкевичем, в котором тот известил собеседника о наличии у русской армии какого-то решающего преимущества, которого германцы напрочь лишены. Каким-то образом с этим были связаны английские родственники Государя...

Связав разрозненные обрывки в подобие системы, Арсений Борцов получил следующую гипотезу.

По его версии, Владимир Михайлович Безобразов был душевно болен.

Неизвестно точно, что послужило причиной заболевания, но поводом для него, как можно предположить, стали случайно или неслучайно увиденные в Генштабе чертежи грандиозной боевой машины неясного назначения. В то время Генштаб был чуть не завален разнообразными техническими проектами, полученными от сумасшедших, совершенно и не вполне, изобретателей. Гигантские аэропланы для переброски кавалерийских частей в тыл противника. Механические кроты для подведения мин к вражеским позициям. Снаряды с электрической батареей, после падения поражавшие солдат током через землю. И, естественно, огромные движущиеся крепости.

Борцов подозревал, что Дунька была в воображении Безобразова как раз такой крепостью - великанским сухопутным дредноутом ("Д." - не отсюда ли?) с невероятной огневой мощью и бронёй, неуязвимой для обычной артиллерии. Существовал такой проект реально или же на старого кавалериста произвёл преувеличенное впечатление эскиз какой-то из первых английских броневых машин, в общем, не имеет значения - так или нет, но Безобразов уверовал в Дуньку как в совершеннейшую реальность. Он мог её даже "видеть", воображая её смутные из-за камуфляжа контуры на фоне белорусских и галицийских ландшафтов, но это было совершенно не обязательно. С него довольно было и уверенности в том, что наступательный порыв его корпуса поддерживает непобедимая мощь такой вот Дуньки. С этой сверхнадёжной поддержкой генерал Безобразов мог только побеждать - и он побеждал практически всегда.

Побеждал вплоть до того момента, когда его успешно начатое наступление было вдруг отменено, а важнейшая для всей операции Юго-Западного фронта победа признана лишней.

Возможно, именно тогда Владимир Михайлович начал подозревать (а может, ясно осознал), что у его корпуса, да и у всей русской армии, на самом деле нет поддержки, на которую он рассчитывал. То есть - никакой нет. Наверное, он вдруг представил с ужасом, что его Дунька уничтожена каким-то немыслимым предательством. Или понял с неизбежным потрясением, что был просто болен...

Так или иначе, в позднейших его записях чувствуется глубокая растерянность. Конец войны и начало революции Владимир Михайлович прожил будто не привыкший к своему увечию калека, у которого к тому же уличные мерзавцы отобрали костыль.

Перебравшись во Францию, он постепенно привык к ощущению собственной неполноты - и, с Божьей помощью, перестал это ощущение замечать.

Борцов долго думал, стоит ли ему публиковать свои догадки. В самом деле - кого, кроме лично знавших Безобразова, могло заинтересовать гипотетическое безумие старого вояки? Более того - и они наверняка отвергли бы предположения Борцова как пустые домыслы, тем более неуместные, что Владимир Михайлович смертью своей был отныне и навсегда избавлен от всяческих подозрений.

И Арсений Николаевич, обдумав всё хорошенько, решил оставить найденное при себе.

Он с глубокой симпатией вспоминал генерала таким, каким знал его во время войны - шестидесятилетним красавцем с белым кантом седины по нижней кромке тщательно подстриженной - a la L'Empereur - бороды.

Дорого ему было и безобразовское безумие - потому что тогда, на германском фронте, это безумие было их общим, от командующего корпусом до рядового окопника, и совершенно не имело значения, какой именно мираж давал каждому из них волю побеждать.

  Рассказ написан 25 сентября 2006 года.