Страна Лукин

Все мы слышали о Чаде. Кто не слышал - это такая африканская страна, прославленная в русской культуре знаменитым стихотворением Николая Гумилева.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв,
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф...

Вы отметили вот это дивное "далёко, далёко"? Как чудно и возвышенно то, что в обычной жизни российского Нечерноземья и Поволжья не встречается.

Нечерноземье и Поволжье – это совсем другая поэтика.

Когда блистательная Волга,
Надменно мышцами играя,
Как древнегреческий атлет,
Войдет в овраги и надолго
Отрежет дачу от сарая
И от калитки туалет –
То что тогда?..

Чувствуете отличие в подходе? Какой мощный, какой эпический задел! Итог же совсем иной. Какой-то он чертовски приземленный, но в то же время очень логичный, стратегически-системный и узнаваемо-бытовой. Родной, риторический и беспощадный.

Привет, Евгений Юрьевич. Вот мы до вас и добрались.

Писать о писателях – это не то же самое, что снимать о кинематографистах. Лица не видно, голоса не слышно, один текст. Типа: пустой молчаливый экран и титры. Автор спрятался за текстом, текст частоколом торчит между ним и читателем. Охраняет частную жизнь и личность творца от посягательств со стороны.

Это один случай. Другой вариант: текст, вроде бы, такой же, во всяком случае, буквы те же. Но выглядит он не как частокол, а как, скажем, столик в открытом кафе, за которым автор и читатель под кофе и сигареты с непередаваемым воодушевлением трындят о том, что им обоим не на шутку интересно.

Читаешь буквы – и видишь голос, слышишь лицо. Осязаешь личность. Испытываешь полноценное и ничем не смятое удовольствие от общения.

Конечно, всегда есть опасность, что это общение не с автором, а с его, мнэ-э, лирическим героем. И что автор, который привел вас своим текстом в такое восхищение, при личной встрече может оказаться вполне бытовым человеком в серых штанах. Но мы сейчас не об этом, а о художественной литературе.

Впрочем – да ну её, литературу, тут у нас намечается интересный разговор.

Лукин – это полное отсутствие быта во всех формах общения. Устное, письменное, вздрогнули – без разницы. Его можно читать, слушать, наблюдать издалека – впечатление всегда какое-то удивительно красочное и художественное. Речь в его книгах и стихах может идти о вещах самых что ни на есть приземленных, но партизанская метафора и прорвавшаяся сквозь дырку буквы "о" авторская интонация легко прилепляют эту приземленность к любому облаку.

Чья незримая рука
в небе лепит облака?
И старательно ведь лепит –
не иначе, на века.

Это о природе творчества, как вы изволили заметить. Тема не то чтобы совсем чуждая массам, но, признаем, все ж таки не такая близкая, как своя рубашка. Но ведь есть и чисто человеческий поворот того же авторского руля:

Люди, люди, скажите, кто вас
учит пхаться мешком ребристым?
Попадешь в городской автобус –
Позавидуешь декабристам.
Нет, не ссылке во глубь Сибири,
Не гоненьям иного рода:
Просто, знаете, страшно были
Далеки они от народа.

Цитирую поэзию (не могу отказать себе в удовольствии), но в прозе Лукина играют те же самые несопоставимые вещи: пешки проходят не в ферзи, а в дамки, а потом их бьют тузом по носу и назначают угловой.

Что я вам говорю, это же послесловие, то есть, книгу вы уже прочитали и знаете не хуже меня, чем хорош стиль автора.

Что ж, раз такие дела, переходим к официальной части.

Так сказать, из кафе - в банкетный зал.

Любовь Белоножкина и Евгений Лукин родились в 1950 году, угадав точно в середину двадцатого века. Через двадцать два года они стали мужем и женой. Оба писали стихи. Вдвоем, по-семейному, взялись за прозу.

Именно так, соавторами, они и стали известны своим первым читателям. Сначала их повесть "Каникулы и фотограф" появилась в 1981 году в газете "Вечерний Волгоград" – запишем это в дебютные публикации. Затем рассказы Лукиных один за другим начинает печатать журнал "Знание-сила", они становятся участниками "малеевских" всесоюзных семинаров молодых писателей-фантастов и вскоре попадают в число авторов широко известных, хотя и в узких кругах.

Тем самым Лукины надежно обеспечили себе судьбу писателей неиздающихся.

Если вспомнить "писательские" страницы "Мастера и Маргариты", можно сказать, что Софья Павловна, сидящая на входе в ресторан дома Грибоедова, Лукиных ни за что бы внутрь не пропустила. С булгаковских времен бытие советских писателей если и изменилось, то исключительно в сторону большей "союзности" – все мелкие, средние и внушительных размеров МАССОЛИТы были, как известно, слиты в один поражающий воображение своими масштабами СП СССР, работавший в тесном контакте с Госкомиздатом СССР и прочими советскими контрольно-познавательными литературными службами. Издать книгу в обход всей этой невероятной идеологической мельницы было в те времена совершенно невозможно, а для всякого вида фантастики у этой мельницы были совершенно специальные жернова. В начале 1970-х годов в этом вопросе наступил полный и окончательный порядок – даже новые произведения Стругацких перестали выпускать книжными изданиями, оставив им возможность публиковаться только в журналах и коллективных сборниках.

К особенностям советской издательской системы Лукины относились нежно и с пониманием. Эта система ничем не отличалась от других систем, которые исправно не работали во всех областях народного хозяйства СССР. Страна пребывала в радостном маразме, страна была больна, но это была их страна. Можно было размашисто издеваться над чиновными идиотами, которые ставили между собой и этой страной знак равенства, можно было писать куплеты о ханжестве, о царящих вокруг пошлости и двоемыслии, но страна-то – это не власть, не чиновник, страна – это люди...

Ах ты, летопись-книга!
Что ни век - то напасть:
не татаpское иго -
так советская власть!
Всяк охоч да умеюч
кинуть в небушко клич:
не Степан Тимофеич -
так Владимиp Ильич...

И, какова бы эта страна ни была, именно ее Лукины считали своей. Пожалуй, единственно приличный для честного человека подход. Собственно, с тех пор в этом смысле мало что изменилось, разве что расхожих иллюзий стало поменьше, расхожего цинизма – побольше.

Но в те времена, в 1983 году, у Лукиных еще было несколько смешных (по нынешним временам) иллюзий. Они знали, что "пробить" издание книжки они могут только чудом, но сочли достойным сделать попытку: собрали свои уже опубликованные (и, следовательно, уже прошедшие через цензуру) рассказы и предложили книжку местному Волгоградскому издательству.

То, что последовало вслед за этим, имело последствия сокрушительные. По существовавшему положению, вся фантастика, которая предлагалась в планы местных издательств, должна была проходить рецензирование в Госкомиздате (в Москве). Одна из внутренних рецензий на эту книгу стала настоящей бомбой: классик советской фантастики Александр Казанцев обвинил молодых авторов во множестве идеологических прегрешений и даже в пренебрежении к решениям коллегии Госкомиздата. "Как видим, идеологическая борьба происходит не только между нашим социалистическим лагерем и капиталистическим миром, но и даже внутри нашей страны, в частности, в области научно-фантастической литературы", - горестно написал Казанцев.

В своем огромном тексте (объемом в десяток машинописных страниц! – неслыханный объем для внутренней рецензии) классик мимоходом помянул, кажется, все "грехи" отечественной фантастики перед партией и правительством – и зарубежные издания зарубленных цензурой повестей Стругацких, и эмиграцию Андрея Тарковского, и дело Синявского... Если учесть, что незадолго до того идеологический отдел ЦК КПСС также принял довольно жесткие решения по вопросам издания фантастики, то последовавшие вскоре атаки КГБ (!!!) на клубы любителей фантастики вовсе не выглядят случайным совпадением. 1984 год стал "черным" годом в истории советского движения любителей фантастики – многие клубы были закрыты, другие лишились официальной поддержки библиотек и обществ книголюбов и перешли на квартирное существование. Несколько особо рьяных распространителей самиздата и "антисоветской" литературы ("Собачье сердце", "Сказка о Тройке", "Гадкие лебеди", "1984") получили срок и поехали его отбывать.

Рецензию Казанцева переслали Лукиным вместе с возвращенной рукописью.

Чуть позже они получили приз за победу в конкурсе фантастического рассказа, который проводил журнал "Вокруг света". Призом была книга Казанцева с автографом автора. В автографе Казанцев желал молодым коллегам новых творческих успехов. В сущности, он был не таким уж чудовищем – старенький романтик с истаивающей памятью. Опасным для окружающих делал этого человека его железобетонный догматизм.

В следующем году началась новая оттепель. На то, чтобы лед окончательно растаял, понадобилось шесть лет.

Вместе со льдом растаяла и страна.

Не могу отделаться от мысли, что крах СССР начался с атаки на ни в чем не повинный сборник Лукиных. Бред, я понимаю. Но это была их страна. Настолько их, что пришествие новых времен стало чуть ли не главной темой творчества Евгения Лукина в новом "историческом периоде". И в сравнении того, что было, с тем, что пришло, рождается... горечь?

Как подумаешь про то, что
водка только для поминок,
на лотках одна картошка...
А теперь – зайди на рынок!
Друзы желтые бананов
прямиком из Гваделупы.
И сияют баклажанов
негритянские залупы.
Что ни цитрус – пышет жаром
или нежно фиолетов...
Очевидно, что не даром
продал ты страну Советов.

Первый авторский сборник Лукиных вышел в 1990 году¹. Следующее этапное для авторов издание состоялось только через пять лет² – первая "московская" книжка, первый сборник повестей, впервые в авторском томе – гениальные трагические "Миссионеры" и роскошная меннипея "Там, за Ахероном". Впервые – повесть ("Амеба"), опубликованная только с одним именем автора. На обложке тоже только одно имя – и по поводу этого попахивающего предательством недоразумения Лукин переживает страшно и устраивает скандал в издательстве...

В начале 1990-х семейное соавторство Лукиных практически прекращается. По словам друзей, Люба просто не хотела больше писать.

А в 1996 году ее не стало.

Вот и кончен поединок. Навсегда.
Впереди еще какие-то года,
слезы пьяные да карканье ворон...
На зубах скрипит песчинка с похорон.

Книги продолжают выходить с двумя именами на обложках, но в них все больше и больше новых повестей и рассказов, написанных Евгением Лукиным соло.

Эти новые тексты поразительны. Болезненный период ломки, "подстройки" под новые реалии, впитывание в себя новой страны – закончен. Страна снова вся внутри, можно работать.

Его новый роман "Гений кувалды (Работа по специальности)"³ – издевательская метафора поисков смысла существования в среде, этого смысла нарочито лишенной. Притча вполне развернутая, подробная, написанная минималистично, но с удивительно подробной проработкой типажей. Уход от реалий окружающей действительности, казалось бы, демонстративный, на самом деле иллюзорен: никуда персонажи "Гения кувалды" от "своих" реалий не делись, каждый притащил их с собой, расставил кругом и аккуратненько среди них живет, адаптировав к слегка непривычным окрестностям...

Следующий бесспорный и по-настоящему грандиозный успех – изумительно смешной роман "Катали мы ваше солнце"⁴, в который влилась все прошлая и настоящая Россия – такая, какой ее видел и видит Лукин: романтичная, циничная, душа нараспашку, застегнутая на все пуговицы - и даже зашитая, чтобы ненароком не сперли...

В "Зоне справедливости"⁵ Лукин вернулся к нашей обыденности и повседневности, изменив ее лишь "чуть-чуть": ввел в мироздание фактор абстрактной справедливости. В самом деле, не доверять же справедливость человеку? Он же субъективен и подвержен эмоциям. А так – все ясно, все строго: дал ближнему подзатыльник – получи такой же, выстрелил в ближнего из АК-47 – ну, извини, сам виноват...

На излете века
взял и ниспроверг
злого человека
добрый человек.
Из гранатомета
шлеп его, козла!
Стало быть, добро-то
посильнее зла!

Как всегда у Лукина, ответ на внешне простые вопросы оказывается чертовски непрост. Пока "зона справедливости" ограничивается одной отдельно взятой подворотней, от нее можно уклониться. А что делать, когда она начнет расползаться, когда каждому – каждому! – будет обеспечена немедленная и точная арифметическая справедливость?..

Может, все-таки, лучше субъективному человеку справедливость доверить? Только проследите, чтобы человек этот приличный был, взяток не брал, а то мироздание снова взбесится и начнет восстанавливать проданное за валюту равновесие...

"Алая аура протопарторга"⁶ стала еще одним всплеском безудержного и яркого сатирического дара Лукина. Бог знает, как у него получается так искренне любить всех великолепных уродов, населяющих его книги, и, наверное, даже бог не знает, почему после выхода "Алой ауры" наши политики не устыдились и не пересмотрели в корне свое поведение.

Впрочем, как людям принципиально бессовестным, им это простительно.

Это только для собак понятия чести и долга сейчас что-то значат. Их на это натаскивают те, кто ни в честь, ни в долг ни фига не верит, но считает, что очень полезно бывает взять кого-нибудь на слабо, на честь или на долг. Самый свежий роман Лукина "Чушь собачья"⁷ – как раз об этом, только собаками в этом романе в рабочее время прикидываются люди, которые в свободное время выглядят совершенно нормальными. То есть, в свободное время они, как и окружающие, о чести и долге вспоминают лишь по случаю и с ироничной усмешкой. Но зато когда они на работе – о-о, тут все должно быть строго по-собачьи. А собаки, как известно, не предают.

"Разбойничья злая луна"⁸, "Слепые поводыри"⁹ – даже не самые яркие книги Лукина никогда не уходят в зону литературной тени. Он слишком сильный автор, чтобы отпустить от себя текст, написанный на недостойном его таланта художественном уровне. Но меня почему-то не оставляет ощущение, что этот поразительный мастер стесняется своей силы и пытается ее скрыть, что ли. Это видно и по тому, как свою тончайшую парадоксальную поэзию Лукин прикрывает подзаголовком "Стишки и песенки", и по тому, как тщательно он уходит от "высокого" пафоса в романах, и по тому, как нет-нет, да и проскакивает у него оглядка на какой-то абстрактный "авторитет" и намек на отсутствие у него, Лукина, каких бы то ни было претензий и амбиций:

До чего бесцеремонно
осень красок наметала:
от незрелого лимона
до румяного металла!
Этот лист как будто в мыле,
тот коричнево-кукожист...
Вот бы автору вломили
в Академии художеств!

Смешно и грустно. Для меня Евгений Лукин – это не просто автор забавных повестей, рассказов и песен. Это человек, с духовным настроем прозы и поэзии которого я постоянно пытаюсь сравняться. Меня совершенно не интересует в этом отношении, например, Пелевин, которому безупречная литературная техника позволяет строить интереснейшие философские модели, но не обеспечивает человеческой глубины текста, которая Лукину дается легко и естественно.

Впрочем, напрасно я взялся ваять такие сравнения...

Рассказы "Пока не кончилось время" и "А все остальное – не в счет" я считаю, возможно, самыми потрясающими литературными притчами, которые я когда-либо читал. Далеко не каждый рассказ Рэя Брэдбери или Джеймса Балларда настолько же хорош. Поразительно, что исходные идеи этих миниатюр просты, как отдельно взятая рифма, и никаких сложных литературных приемов для раскрытия этих идей, вроде бы, не используется. Но в этих "простых рифмах" внезапно обнаруживается какая-то невероятная, неописуемая смысловая бездна, в которую вдруг ухает вся твоя жизнь...

Закрыть книгу. Очнуться.

Просто человек сидит напротив тебя за столиком в кафе и рассказывает историю. Захотел рассказать – и рассказал. А потом делится задумками на следующую историю. И одновременно, почти (или вовсе?!) не осознавая того, подбирает рифмы...

В общем, наверное, так и должно быть всегда – с хорошими книгами хороших авторов. Но почему это бывает так редко, что об этом приходится специально писать в послесловиях? Или это мне так удивительно, небывало не везет?

В детстве я ужасно любил сказку про заколдованную золотую гору, к которой герой никак не мог подойти – он шел, а расстояние до горы оставалось все тем же. Евгений Лукин (я ему никогда этого не говорил, потому что не мог сформулировать) постепенно стал для меня чем-то вроде такой горы. Я и хотел бы приблизиться к его поразительно привлекательному для меня духовному настрою, и даже топаю в ту сторону – а расстояние все то же. Зацепился цинизмом за куст, пофигизмом – за дерево. Фиговое. И – ни с места. И бросить цинизм с пофигизмом не могу – боюсь!

"Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из главных он считает трусость".

Все правда.

Изрек Христос, осмеянный жестоко,
что нет в своем отечестве пророка.
Так даже с этим на Руси негладко:
Пророки – есть. С Отечеством накладка...

Евгений Лукин не может смириться с потерей прежнего Отечества. Здесь заключено единственное, чего я в его духовном настрое не понимаю и не принимаю.

Ведь страна – это люди. Страна - это мы. Без нас страны просто не существует. Кто мог бы развалить ее внутри нас? Какие Беловежские соглашения – нас же там не было! Они там развалили какой-то свой СССР. Не наш. А наш СССР никуда не денется, пока мы живы.

Пока мы не изменились.

Впрочем, может, это и есть настоящий путь – искать в себе погибшую страну?

Примечания

¹ Лукины Л. и Е. Когда отступают ангелы: Фантастика. - Волгоград: Нижн.- Волж. кн. изд-во, 1990. [ вернуться ]

² Лукин Е. Там, за Ахероном: Повести. - М.: Локид, 1995. [ вернуться ]

³ Лукины Е. и Л. Сокрушитель: Повести. - М.: Локид, 1997. [ вернуться ]

⁴ Лукин Е. Катали мы ваше солнце: Фант. роман, повести. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997. [ вернуться ]

⁵ Лукин Е. Зона справедливости. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1998. [ вернуться ]

⁶ Лукин Е. Алая аура протопарторга. - М.: АСТ, 2000. [ вернуться ]

⁷ Лукин Е. Чушь собачья. - М.: АСТ, 2003. [ вернуться ]

⁸ Лукин Е. Разбойничья злая луна: Фант. романы. - М.: АСТ; СПб.: Terra Fantastica, 1997. [ вернуться ]

⁹ Лукин Е. Слепые поводыри. - М.: АСТ, 2000. [ вернуться ]

Материал написан как послесловие для книги Евгения Лукина "После нас - хоть потом" (М.: АСТ, Люкс, 2005)