Операция "Коготок"

Просто сказать, что Саша Кукаркин был болтуном - это все равно, что скромно промолчать.

Он не уставал общаться никогда.

Он не умел слушать. Совсем.

В своем присутствии он никому не давал даже рта раскрыть.

Он орал, хохотал, размахивал руками, рассказывал о папе-бухгалтере, маме-домохозяйке, дяде-пограничнике, соседях-нэпманах, дворнике-татарине, участковом-алкоголике, облезлой дворняге на Арбате, о том, как извозчик своротил бричкой лоток с газетами, о том, как по улице проехал Ворошилов в авто, о том, что в газетах пишут о германских событиях, о съезде комсомола, о том, что на Большой Никитской побили стекла...

Он был невероятен.

Он был невыносим.

Когда в Москве появились плакаты "Болтун - находка для шпиона", Саша работал на АМО ЗИЛ и всячески старался получить рекомендацию в ячейку. Но партийные товарищи все как один ему отказывали. Даже женщины, большинству которых партийная сознательность заменяла не только семью, но и надежды когда-нибудь ею обзавестись. При этом к сашиной политической грамотности претензий ни у кого не было, но его способность без подготовки произносить пятичасовые доклады о международном положении СССР закономерно приводила в смятение всех, кому приходилось слушать доклады на эту тему хотя бы раз в неделю.

Заинтересовались Сашей только сотрудники НКВД. Они установили за ним негласное круглосуточное наблюдение и стали одного за другим отлавливать шпионов. Враги знали, что стоит им вступить с Сашей в контакт - и он расскажет им о ЗИЛе абсолютно все. Не потому, что он такой предатель трудового народа, а просто по неспособности молчать.

Шпионами оказались большинство соседей Саши по двору, все его родственники, два электрика из третьей арбатской жилконторы, продавец из хлебной лавки и даже пионер Вилор Семенов, который долго пытался ввести следствие в заблуждение и даже на суде, горько плача, утверждал, что хотел только спросить у незнакомого дяди дорогу на Поварскую, а остальные три часа пытался от него как-нибудь убежать. Никто ему, конечно, не поверил.

Всего же органы поймали на Сашу, как на живца, почти полсотни врагов народа.

Саша обеспечил рост по службе восемнадцати сотрудникам НКВД, шесть из которых (те, что остались к тому времени в живых) через три года были расстреляны за участие в террористическом заговоре против помощника замнаркомтранса товарища Чекалина.

Но самую большую пользу Саша принес Родине после того, как попал в плен к фашистам. Передвижная ремонтная мастерская, в которую Сашу определили служить при мобилизации, застряла на раскисшей дороге в сорока верстах к западу от Смоленска и была без боя захвачена наступающими частями вермахта. Общительный русский показался обер-лейтенанту Шнейтлингу явлением необычным и был направлен им под конвоем в Гомель, где абвер уже успел оборудовать более-менее работающий разведцентр с более-менее русскоговорящим персоналом. Шнейтлинга, как мы теперь понимаем, спасло лишь полное незнание языка противника. Сотрудники абвера таким невежеством похвастаться не могли. И им не понадобились ни пытки, ни иезуитства, ни даже наводящие вопросы - Саша был рад, что его наконец-то готовы по-настоящему слушать.

Он рассказал фашистам все, что знал.

Разведцентр на несколько недель оказался буквально парализован обработкой полученных от Саши данных. Вскоре руководству местного абвера стало ясно, что новая информация поступает куда быстрее, чем ее удается систематизировать. Найти в Гомеле достаточно стенографисток, владеющих русским, не удалось, но даже то из показаний Саши, что удавалось зафиксировать на бумаге, аналитический отдел оценить просто не успевал. Изматывающий темп, работа на износ и расходуемый бочками отвар цикория быстро довели разведцентр до состояния полной ничтожности.

После этого Сашу вместе с архивом его показаний отправили в восьми вагонах в генерал-губернаторство, где разработка темы была поручена варшавскому гестапо...

Мы не рискнем утверждать, что именно Кукаркин к концу войны довел спецслужбы Третьего Рейха до известного плачевного состояния. Но мы почти уверены, что падение адмирала Канариса и расформирование абвера были во многом обусловлены как раз неспособностью военной разведки предоставить в рейхсканцелярию внятный отчет о результатах своей работы с этим информационным источником. От гестапо, к сожалению, такой отчет потребовать было невозможно в принципе, но и политический сыск Рейха с определенного момента начал явно пробуксовывать. Учитывая уникальные возможности гестапо, можно предположить, что на каком-то этапе ведомство Гиммлера все-таки сумело обуздать порождаемую Сашей бешенную информационную волну. И, возможно, что-то из полученных от него данных даже удалось бы использовать в оперативной работе.

Если бы... если бы Саша Кукаркин был единственным в своем роде.

К тому моменту, когда Германия подписала капитуляцию, Саша каким-то образом обучился сносно шпрехать по-немецки. Допрашивать его давно перестали, и держать его взаперти тоже не было никакого смысла. Интерес к нему сам собой истлел.

Никто больше не хотел его слушать.

Поэтому однажды в середине апреля, когда здание дортмундского управления политической полиции в очередной раз опустело из-за воздушной тревоги, Саша просто ушел оттуда и по шоссе отправился в Эссен, а затем двинулся дальше, на запад...

Американский патруль наткнулся на него через несколько дней неподалеку от Крефельда.

- Freeze! - грозно предупредил розовощекий лейтенант из Иллинойса, махнув в его сторону автоматом Томпсона. - Halt!

- Нихт шиссен, - радостно заорал Кукаркин. - Их бин мит гестапо!

Через несколько часов его, минуя один за другим лагеря для интернированных немцев, доставили прямо в штаб-квартиру фронтовой разведки экспедиционного корпуса армии США.

  Рассказ написан 17 июня 2003 года.